Калмыкия Ньюс

Новости Калмыкии: Режиссер Элла Манжеева: всегда оглядывайся на деревья, которые посадил.

О том, как личная история легла в основу сценария, зачем героиню искали с портретом девушки из альбома финской художницы и почему модели Евгении Манджиевой, чтобы войти в образ главной героини, пришлось ночами работать на хлебозаводе и молчать весь съемочный период, Элла Манжеева рассказала корреспонденту РИА Новости Анастасии Яконюк.

Термин «калмыцкое кино» исчез около 30 лет назад с последним фильмом, снятым в этой республике. Сегодня молодой режиссер Элла Манжеева открыла новую страницу кинематографа Калмыкии, покорив самые крупные и именитые европейские фестивали своей первой полнометражной картиной «Чайки» и получив приз «Кинотавра» в номинации «Дебют».

О том, как личная история легла в основу сценария, зачем героиню искали с портретом девушки из альбома финской художницы и почему модели Евгении Манджиевой, чтобы войти в образ главной героини, пришлось ночами работать на хлебозаводе и молчать весь съемочный период, Элла Манжеева рассказала корреспонденту РИА Новости Анастасии Яконюк во время международного кинофестиваля в норвежском городе Тромсе, где картина Эллы также покорила зрителей.

По сценарию фильма-притчи жена рыбака Эльза живет в приморском городе в Калмыкии. Она хочет уйти от мужа, но не решается сделать это — боится неизвестности. Ее муж погибает, и это заставляет героиню задуматься и пересмотреть свои взгляды на жизнь, счастье, свободу.

— Элла, расскажите о том, как появилась идея снять фильм, откуда пришло вдохновение и понимание того, о чем будет картина?

— Со мной случилась такая история, которая отчасти повлияла на то, почему у меня возник в голове этот сценарий. Когда я была очень молодой, за мной начал ухаживать один парень, но он был наш сват. И его брат, который был женат на одной из наших родственниц, сказал, что это не очень хорошо — входить в семью дважды. И я даже не успела опомниться, как он перестал проявлять интерес.

Но я слышала о нем, как бы нанизывала на нитку факты его жизни — вот он женился, вот у него родился сын, потом дочь, вот уехал в село, стал рыбаком. Потом он замерз. И умер. И осталась вдова с двумя детьми. И когда он погиб вот так, как и мой герой, я представила, что могла бы быть его вдовой, если бы сложилась судьба.

Я думала, о чем она думает, как страдает? Но в этот момент я поняла: это я так думаю, что она думает. Я осознала, что никогда не смогу побывать в ее шкуре и понять, что у нее в душе. Фильм мне хотелось снять об этом — как люди со стороны видят горе.

Что бывает за той дверью, куда мы закрываем дверь и никого не пускаем, это тайна и личное пространство. Так бывает, когда соседи смотрят со стороны, видят только часть жизни, а остальное додумывают и верят, что именно так все и было, как они себе придумали. Меня многие спрашивали, вот ты нам скажи конкретно, героиня любит мужа или нет? Я говорю: да я сама не знаю!

— Вы специально пригласили на главную роль необыкновенную красавицу, супермодель Евгению Манджиеву? Но ведь она непрофессиональная актриса, как ей удалось сыграть такие глубокие переживания, внутренние мучения, так тонко передать то, что нельзя сказать словами?

— О, эта история началась гораздо раньше, еще до начала создания фильма. Однажды я была в Хельсинки в музее современного искусства и увидела там картины финской художницы из Лапландии. Эта финская художница всегда рисует одну и ту же женщину в разных настроениях, очень чувствуется в них какая-то животная энергетика.

Мне очень понравился ее альбом, запал в душу. И когда уже потом мы начали искать главную героиню для фильма, меня спрашивали, какая она должна быть? И я вспомнила и говорю: «Мне нужна женщина, которая живет в этом альбоме».

Мы начали ее искать и нашли в фейсбуке. Уже потом я узнала, что она модель, и даже расстроилась: думаю, наверное, избалованная, глупая, ну, известные стереотипы. Женя оказалась скромной, стеснительной девушкой. Но в ней чувствовался такой лоск, который не зарабатывается одним днем, и стереть его нельзя.

Когда мы начали с ней работать, все было плохо. Она не актриса, не знает, как произносить слова, как вести себя в кадре. Но Женя много работала.

— Говорят, вы совсем не жалели актрису и ей пришлось пройти через нелегкие испытания, прежде чем роль по-настоящему получилась?

— Мы сделали ей так называемое погружение — она приехала в село за две недели до съемок и работала на хлебозаводе. Она ходила в той одежде, в которой она в фильме, привыкала к образу, чтобы попробовать, как живет девушка в селе.

Мне звонила женщина, с которой Женя жила, и просила: «Дайте ей выходной, она так устает. Это же ночные смены, тяжелые лотки с хлебом, она замешивает тесто». А на хлебозаводе ведь никто не знал, что Женя модель. А она там по-настоящему работала. У нее не сгибались руки, все болело.

Я говорю: «Она не успеет убиться». Действительно, ничто так не убивает человека, как физический труд. Стоит любому работать каждую ночь, не высыпаться, свет в глазах гаснет. Это хорошо сыграло для ее образа, эта усталость в глазах была необходима. Но Женя — воин!

Она читала наш эпос «Джангар» вслух каждый день — такое было задание. Женя ведь не говорила по-калмыцки, а в языке много согласных. И только в середине книги она почувствовала, что ей удобно произносить эти слова.

Потом еще она молчала два месяца — это было самое сложное задание. Она только в кадре говорила, остальное время с ней никто не разговаривал. Вот эта энергетика, когда ты долго копишь, а потом говоришь, ты чувствуешь, что твои слова что-то значат. Вы только попробуйте — час не говорить. Тогда сразу становится понятно, каким чувствительным ты становишься. Больше видишь, больше слышишь и замечаешь.
Люди, которые долго молчат, могут чувствовать, что происходит за тысячу километров. Я помню своих бабушек, они никогда не ошибались, точно знали, что им нужно идти в какую-то деревню, потому что там живет родственница и посылает какие-то знаки. Сейчас мы редко чувствуем на расстоянии — много лишних разговоров, да и мобильный телефон опережает наши ощущения. Но мы пытались воссоздать этот момент. Наша героиня была такая наполненная, когда входила в кадр после долгого молчания.

— Вы стали своего рода пионером в создании нового калмыцкого кино, открыли новую эру в кинематографе республики. Каково это для молодой женщины — начинать важное и большое дело с нуля, снимать кино там, где уже все забыли, как это делается?

— Несколько лет назад я написала письмо главе республики Калмыкия в общую приемную: «Хочу снимать кино». Мне все говорили, что так вообще никто не делает, что он на такие письма никогда не отвечает, надо искать другие варианты, чтобы тебя представили.

Но он меня вдруг пригласил на прием. И поддержал. И когда я ему потом показала материал, он говорит: «Видимо, это какое-то грустное кино… Это авторское кино, наверное?» А в Калмыкии же все хотят, чтобы снимали про богатырей, как мы боролись, как побеждали, ведь калмыки и правда — великие воины.

Я говорю: «Единственное, чем мы можем привлечь, это своей искренностью». Существует кино как искусство, можно, снимая такие фильмы, заслужить внимание. Раньше вообще никто не верил, что к этому может возникнуть интерес. Теперь мне пишут из разных республик и говорят: «Спасибо, что растопила лед интереса к национальному кино». Действительно, мы были в каком-то роде пионерами, которые так масштабно рассказывали о своей культуре. И не об этнографии, а о реальной жизни — как мы на самом деле живем.

Я думаю, в жизни все гораздо глубже и многие люди живут в другом ментальном мире, в другой прослойке, а в России таких народов очень много.

Особенность этого менталитета, его запах, вкус более богатый, чем мы себе представляем, просто олени, верблюды или что-то еще. В этом наша уникальность, в том, что мы такие разные, что в каждой национальности есть люди, которые хранят и чтут эти традиции.

— Как в Калмыкии приняли фильм, ведь он неоднозначный? В России, например, когда вышел «Левиафан», многие говорили, что режиссер очернил простых людей, мы совсем не такие и не так живем.

Прежде всего, для Калмыкии это была огромная радость. Это же первый фильм, который был снят за последние 25 лет. По сути, это первое калмыцкое кино, а я первый калмыцкий режиссер, так получилось. Кроме того, мы снимали только калмыцких актеров.

Калмыкия отнеслась к этому как к празднику на всех уровнях. Были премьеры сразу в трех кинотеатрах Элисты, были премьеры в районах, и это тоже было чем-то новым, потому что кинотеатры перестроили, реконструировали. И сейчас, возможно, что-то будут делать, чтобы это вновь появилось.

Но были, конечно, разные мнения. Кому-то понравилось. Для меня самый искренний зритель тот, который не смог ничего сказать, у них не было слов. Это такой фильм, после которого не хочется ничего говорить. Те люди, которым фильм запал в душу, никогда не говорят.

Были и те, кому не очень понравилась та реальность, которую мы показали, они не очень хотят ассоциировать себя с ней. Многие в Калмыкии, наверное, не были готовы к такой форме интерпретации. Рыбаки ждали экшн, я думала: «Боже! Кто еще что ждет, кто себе что нарисовал в голове».

Многим кажется, что я показала Калмыкию не с лучшей стороны — не богатырей, не героев, но на самом деле для меня это фильм про высокие чувства, про такие, которые мы воображаем в нашем сознании. Этот фильм об очень достойных людях, об очень чувственных, они на самом деле большие герои, настоящие воины.

— Вы как-то упомянули, что основные съемки проходили в доме вашей бабушки. Наверное, это очень личные ощущения, особенно дорогие воспоминания — из детства. Трудно было впустить большое кино в такое интимное пространство?

Когда я писала сценарий, я представляла дом бабушки, но никогда не было мыслей, что можно вообще придумать такое, чтобы в доме бабушки снимать. И мы долго искали в этом селе, где жила моя бабушка, дом. И в какой-то момент художник говорит: что с этим домом, домом твоей бабушки? Я говорю, там все развалено, ужасно, невозможно там снимать. Опять и опять — открой дом, только посмотрим.

Когда мы зашли, для меня это был удар. Там все ужасно было, крыша обвалена, все обветшало. А в моем детстве он был такой живой: там были голоса, возня, движение, дети бегали, бабушка ворчала. Когда это все обрушилось на меня, слезы, не могу слова сказать, а группа за мной ходит по пятам и твердит: «Ну что подходит, подходит?» Я обернулась, в глазах океан, ком в горле, слова сказать не могу. Художник говорит: «Скажи только, как ты хочешь, чтобы здесь было». И это был подарок! Я так счастлива, что мы там снимали! Сцены были написаны под этот дом, и мы восстановили все, как было при бабушке. Я все дни, пока мы снимали, я чувствовала что-то… в носу щипало.

Я давно не живу в Калмыкии, мой дом теперь в Москве, но когда у меня не получается приехать больше, чем через полгода, у меня начинается такая тоска. И мне нужно получить заряд энергии и прикоснуться ко всему этому.

Я недавно посмотрела один фильм. Он о семье. Они сажают деревья, когда рождается каждый ребенок. И люди уезжают из своего поместья. И мне показалось, что это понятно любому: везде суета города, мы так активно передвигаемся по миру. Как будто на какое-то время было забвение и мы уже не помним, что посадили деревья. Мы не поливаем их или вырываем с корнями. И только сейчас есть такой момент — ты оглядываешься и понимаешь, кто ты. Понимаешь, что вся соль твоя, энергия твоя исходят из того места, где упала твоя пуповина. Когда ты понимаешь это, возникает признание самого себя. А разве может быть что-то важнее?

РИА Новости